"...Основные сведения о Черкасове носят изустный и полулегендарный, полу-
анекдотический характер... Черкасов никогда не выставлял своих работ и не
принадлежал к художественным группировкам. Создание тысяч художественных
объектов/акций было для него естественной повседневной потребностью -
продолжить или проявить то или иное внутреннее состояние “иными
средствами”. Это было тотальное погружение в творчество, сплавленное
с жизнью и бытом. Новые “ходы” Черкасов изобретал тут же, на
ходу, подвергая “художественной обработке” ситуацию и все, что
попадалось под руку. На формальном уровне этого художника можно свести к
“Ар-брют”, “искусству безумцев” или “Русскому
народному концептуализму”*, но очевидно, что такое отношение будет
проявлением искусствоведческой ограниченности или снобизма.
“Безумие”, нахождение в “иной реальности” в творчестве
той эпохи было не наивностью, а желанным состоянием, которое изобретательно
искалось в спонтанности. В своих артистических жестах Черкасов сплошь и
рядом предвосхищал будущее искусства...
После таинственной смерти художника в 38-летнем возрасте его работы оказались на
помойке: родственники не видели в них произведений искусства. Часть работ
(около 8000) были подобраны Тимуром Новиковым и Евгением Степановым, что
позволяет судить обо всем творчестве Черкасова, основу которого составляют
“микропроизведения” - фотографии и серии разнообразных абстракций на бумаге
форматом с пачку сигарет. И хотя творчество Черкасова отнюдь этим не
исчерпывается, за ним закрепилась репутация “микроискусника”. Большинство
произведений художник тщательно нумеровал, а иногда ставил дату, что позволяет
проследить интенсивность его работы и развитие изобразительного языка. Некоторые
работы имеют надписи на обороте, часто на английском языке.
В 1960-е сферой творчества Черкасова были музыка и фотография. Особенно он
увлекся ими в период обучения на Географическом Факультете ЛГУ (1966-1971).
Маленькие (6х9 см) фотографии первой половины 1960-х - сложенные из различных
предметов тексты/инсталляции, ставят его в один ряд с пионерами концептуализма.
Самая известная - выложенная ложками, вилками и другими столовыми предметами
композиция - “ХОЧУ ЕСТЬ” (1964). Черкасов сделал сотни подобных фотографий, из
которых составлял композиции на картоне формата А-4.
Черкасов принадлежал к первому поколению отечественных рок-музыкантов/меломанов;
в этих кругах он пользовался большой известностью/авторитетом. В 1967 г. Черкасов
вместе с Леонидом Тихомировым, Борисом Сахановским и Василием Пластуном
создают группу “Гимназия”, Большую известность получила их следующая группа,
организованная в 1974 г. - “ЗА” (“ZА”), где Валерий играл до 1976 г.
Являясь профессиональным музыкантом, аттестованным Ленконцертом, Черкасов
мог официально зарабатывать на показах в Доме Мод, в ресторанных ансамблях и
частых поездках по стране. Играя на бас-гитаре, он считал свой инструмент главным в
ансамбле, что нередко приводило к конфликтам с другими музыкантами.
Черкасов мог подолгу самопогруженно выдавать монотонные басовые импровизации...
Известны случаи концептуальных музыкальных акций Черкасова.
Так, по свидетельству Бориса Гребенщикова, на первом акустическом фестивале,
который состоялся на Университетской набережной в 1977 г., Черкасов исполнил
под гитару “Уголовный кодекс СССР”. На старых пленках нам удалось обнаружить
аналогичное исполнение “Декларации прав человека и гражданина”, а также статей
из журналов “Техника молодежи” и “Наука и жизнь”. В коллекции Е.Степанова
сохранились бобины с записями композиций-размышлений под
гитару о понятиях: “реальность”, “самость”, описание явления инопланетянина на
кухню, беседа с ним...
Как рассказывал Т.Новиков “Он много раз пытался покончить жизнь самоубийством, и
его крайне эксцентричные попытки сведения счетов с жизнью, скорее носили
характер концептуального поведения, чем некой формы суицида”. В 1976 г. попытка
самоубийства была наиболее радикальной: Черкасов упал глазами на скальпели, но
остался жив. После этого случая он живет на небольшую пенсию по инвалидности и
не раз попадает в сумасшедший дом. (Свою роль в этом, возможно, сыграла
лоботомия). Однажды его вяжут на границе во время открытого пешего похода в
Финляндию. Об этом случае свидетельствует запись на листке бумаги “Выборг (...)
Психиатрический кабинет". С другой стороны большими буквами написано “LOVE.
С 1976 г., “заострив” жестоким символическим актом зрение, Черкасов обращается к
изобразительному искусству в форме “изологем”, рисования, коллажей, живописных
абстракций, раскрашивания предметов и др. творческих актов, которые можно смело
отнести к сфере т.н. “контемпорари арт”. В это время Черкасов отдаляется от
своих старых друзей-музыкантов; на второй план уходит занятие фотографией. В
1976 г. Валерий знакомится с художником и музыкантом Олегом Котельниковым,
который вводит его в круг художников-авангардистов – Бориса Кошелохова, Тимура
Новикова и др. Постепенно круг общения Черкасова перемещается в художественный
андеграунд, одновременно сокращаясь до минимума: он превращается в отшельника.
Все отмечают, что Валерий постоянно что-то выпиливал, паял, мастерил:
электронную аппаратуру, музыкальные инструменты, замысловатые механизмы или
объекты, объединявшие непредсказуемые предметы. По принципу “дощечка +
штуковины” сделаны все черкасовские “изологемы” - аналог западного ассамбляжа.
Из них сохранилась только одна - “Схема сознания” 17х20,5 см, датируемая 1978 г.
Свои изологемы Черкасов дарил или использовал как послания. “Однажды я обнаружил
под дверью квадратную дощечку с прикрепленной крышкой от трехлитровой банки, с
разными приделанными проводочками, с припаянными диодами-триодами. И все это
хитроумно раскрашенное”, - пишет Владимир Рекшан.
Самый распространенный тип произведений Черкасова – графика и живопись на
небольших бумажных карточках. Около 1970 г. в продажу поступает пятновыводитель
рижского производства “Sopals” (“банка”) за 20 коп., надолго занявший
галлюциногенную “нишу” труднодоступного для широкого потребителя “Сандоза”.
Живопись/графику Черкасова следует рассматривать не только как исследование
современного художественного языка, но и как фиксацию/анализ опытов со своим
сознанием.
Сначала это фигуративные рисунки фломастерами и шариковой ручкой, которые со
временем становятся все более абстрактными. В 1977г. к ним прибавляется
акварель. Осенью 79 года, начиная с семисотых появляются монохромные акварельные
абстракции, ставшие “фирменным знаком” художника. Темп работы растет. Если
прежде, за полтора года Черкасов сделал около 750 работ, то за два дня в октябре
он исполняет более ста, а за следующий месяц – около 1500.
По-видимому, к этому времени относится анекдот о визите “микро” Че(ркасова) к
“макро” К°(шелохову), когда один мастер поражает другого, демонстрацией сотен
работ, умещающихся в мыльнице или в пачке сигарет. Тысячи работ выполнены на
“Карточках для записей”, хранящихся в пром. упак. по 100 шт., а так же несколько
сот работ формата А-4 на “Бумаге для графических работ”. Самые поздние
зафиксированные нами номера-семитысячники, относятся к 1981 г. Среди абстракций
иногда появляются полу-фигуративные работы. По названиям работ и записям на них
можно судить о душевном состоянии Черкасова в те годы. Так, на абстракции,
относящейся к 1981г. написано:
•Одна из моих профессий жестянщик
•Double Style of Living
•Dream About Leaving
•Укладка и Сортировка вещей
•Экономия объема и энергии
•Кулинарная Химия
Несколько сотен работ не пронумерованы. Существуют серии абстракций маслом и
фломастером по бумаге, одна из которых датируется 1982г.
ВСЕМУЗЕЙ им. ПЛЮШКИНА, как называл его сам Черкасов.
Поначалу музей размещался на шестиметровой кухне, максимально заполненной
предметами и произведениями. После того, как мать и сестра Черкасова переехали
жить на другие квартиры, музей разросся, превратившись в живой организм,
заполнивший все и вся... Многоуровневые конструкции, доходившие до потолка,
состояли из подогнанных друг к другу деревянных мебельных каркасов, матрасов,
металлических пружин, крепежей и т.п. В музей могло втиснуться не более двух
посетителей боком, при этом один должен был оставаться в коридоре, а второй мог
достичь комнаты, где в глубине, на уровне глаз располагалось невидимое гнездо
Черкасова. Сидоров, навестивший Черкасова за месяц до смерти, увидел, что
Валерий вынес весь Музей Плюшкина обратно на помойку, освободив пространство для
решительных занятий искусством.
Самым интересным до сих пор остается природа энергии, распиравшей Валерия
Черкасова. Именно она заставляет немногих неординарных людей вытаскивать его
образ из небытия, и задумываться о смутной проблеме воздаяния... Многие боялись
Черкасова, воспринимали его, как беспредельщика, личность демоническую. “Не
каждый мог выдержать его манеру разговора и поведения. (…) Его манера была
улыбчивая. Но он никогда не выдерживал дистанцию и вторгался в твой интимный
радиус, и хочешь – не хочешь, он напихает тебе своих идей. Вот такой был человек
– необычный странный, тяжелый и откровенный. До такой стадии, что уже бывает
боязно такое откровение принимать. (…) В смысле нравственной и прочей гигиены он
был не очень прихотлив. (…) Наплевать ему было на какие-то вещи”. (Л.Тихомиров)
В то же время, другие люди, например Е.Степанов, вспоминают о Черкасове, как о
человеке крайне доброжелательном, открытом, порядочном и аккуратном. С веселым
почтением воспринимали радикальные проявления Черкасова его новые друзья –
художники, принадлежавшие к уже следующей, панковской генерации, обладавшие
новым, отличным от морализма хиппи стереотипом поведения. Можно сказать,
Черкасов приобрел такое ускорение, что перескочил в следующую субкультуру. В
октябре 79 г. он делает работу № 666 “Антипанк”. Говоря о Черкасове, можно
вспомнить о “теории нарушения границ” Марселя Мосса, “сильном общении” Жоржа
Батая, или “самовластности” Ж.-П.Сартра. Но здесь важно подчеркнуть
отечественную природу личности Черкасова. Конечно, он был склонен к социальному
эпатажу, иронии и артистизму a’la денди - носил вычурные рубашки и шляпы,
дешевую блестящую бижутерию на всех пальцах, любил пугать фарцовщиков,
принимавших его за иностранца, но его энергия идет не от экзистенциального
социального трения. Черкасов растворился в советском социуме, подобно Олегу
Григорьеву, арефьевцам и другим параллельным ему “минималистам”, он “опустился
на самое дно жизни”, слился с Музеем Плюшкина, став для общества духовно
неуязвимым невидимкой. Для тех немногих, кто приближался к нему, он оборачивался
то устрашающим монстром, то просветленным гением. Черкасов не отстаивал
индивидуальность и не был бунтарем, он просто был непреклонен..."
автор текста Андрей Хлобыстин
под ред. Олега Котельникова
( Петербургский Архив и Библиотека Независимого Искусства - ПАИБНИ, 2003 )
текст был написан для CD-ROMa "Первопроходец" и воспроизводится с сокращениями
часть работ можно увидеть здесь
